Милосердие выше справедливости (с)
Название: Забота
Автор: Laora
Бета: Red Fir
Размер: миди, 4003 слова
Канон: DRAMAtical Murder
Категория: слэш
Жанр: повседневность, character study
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Аоба встречает в городе уцелевшего Альфу
Примечание/Предупреждения: постканон; действие происходит после хорошей концовки Клиа; в тексте использован вольный перевод строк из песни группы «Океан Ельзи»
читать дальше
Аоба встретил его в городе. Поначалу, увидев знакомое лицо, он устремился к его обладателю с приветствием… но остановился на полпути.
У Клиа на подбородке были две родинки. Именно они отличали его от других, доказывали, что он — особенный, обладает собственной личностью.
У этого родинок не было.
Вроде бы же их всех уничтожили? После того, как власть Тоэ сошла на нет, на Мидориджиме не осталось ни одного робота из серии Альфа. Клиа был последним… но он изначально считался бракованным. Запчасти от Альфа пригодились для его восстановления, в которым непосредственным образом поучаствовала Таэ, бабушка Аобы. Ей и ее друзьям-исследователям, которых Аоба, оказывается, никогда не знал толком, было под силу совершить невозможное. Создала же Таэ когда-то и самого Аобу, и Сэя, вырастила в пробирке… Вот и душу Клиа сумела вернуть. Аоба верил, что у Клиа есть душа, хотя, при помощи своей силы Scrap проникнув в его сознание, увидел там только шестеренки и стекла, которые не следовало трогать. Просто дождаться, когда они треснут сами… Когда в Клиа что-то изменится.
Клиа никогда не нуждался в чужих подсказках. Это было его особенностью в большей мере, чем две родинки; это делало его человеком вернее, чем многих людей по праву рождения.
Клиа признали «бракованным», потому что он не реагировал на Тоэ как на своего хозяина. Клиа решил, что его хозяин — Аоба, только вел себя с Аобой не как с хозяином. Сначала Аоба чувствовал себя добровольной нянькой и жутко раздражался.
Он не привык о ком-то заботиться. Сколько Аоба себя помнил, он только требовал чужой заботы, и на то были свои причины.
В отличие от своего брата-близнеца, Аоба родился мертвым. Таэ, к моменту его появления успевшая разочароваться в исследованиях, взяла мертворожденного младенца на руки и ушла из института, покинув проект. Она намеревалась по-человечески похоронить Аобу, но по пути он открыл глаза и заплакал.
Оставь Таэ Аобу в институте, скорее всего, его успели бы уже выбросить на свалку, как ненужную вещь.
Таэ не выбросила Аобу. Всего лишь оставила в приюте. Сама заботиться о нем она не могла: ее ждали новые исследования. От них Таэ никогда бы не отказалась; она не обзавелась семьей не потому, что не умела ни о ком заботиться, а потому, что ставила карьеру превыше личной жизни.
Впрочем, со временем Таэ удочерила свою далекую родственницу, девочку по имени Харука. Родители Харуки оставили ее; у них ей жилось несладко. Родители Харуки постоянно ссорились, избивали девочку; у нее были проблемы со здоровьем.
Таэ не могла бросить Харуку на произвол судьбы. Денег, в конце концов, она зарабатывала более чем достаточно, а ухаживать за кем-то зазорным не считала.
Таэ вырастила Харуку, как собственную дочь. Растить Аобу, при взгляде на которого хотелось кусать губы от стыда, Таэ не собиралась.
С детства брошенный своей непрямой «матерью», создательницей, предоставленный собственной судьбе, Аоба не особенно стремился общаться со сверстниками и взрослыми. Последние заботились о нем, как могли, но Аобу они не очень интересовали.
В детстве он слышал голоса.
Мысленно Аоба называл их «Красный» и «Синий», а еще — «друзьями в своей голове». Эти голоса заботились о нем, как могли, высказывали свои представления о жизни; все бы хорошо, да только представления у них в корне отличались, а за их словами Аоба не слышал, что говорят другие люди.
Он был слишком поглощен своими внутренними в прямом смысле слова проблемами, чтобы отвлекаться на окружающий мир и, если не заботиться о ком-то самому, то хотя бы ценить заботу о себе. Люди вокруг были для Аобы скорее источником непреходящего раздражения. Они любили, но не его, уделяли внимание, но не ему; других детей иногда забирали из приюта, но Аоба знал, что с ним, малообщительным и замкнутым, такого никогда не произойдет.
Понемногу он начинал верить Красному, который утверждал: «Не говори ни с кем. Другие люди, они все… просто враги. Мы не знаем, что они могут с нами сделать. Поэтому лучше разрушить их до того, как они что-то сделают».
Но Синий продолжал возражать, и у него хватало сил, чтобы противостоять Красному, поэтому Аобу буквально на части разрывало.
Он не мог даже разобраться с тем, чтобы решать за себя. Забота о ком-то означала способность решать за кого-то. А как можно о ком-то позаботиться, если даже с собой справиться не можешь?
После того, как Аоба встретил своего будущего приемного отца, Найна, на пляже у церкви, а вместе с ним — его любимую, Харуку, он перестал слышать голоса. Теперь о нем заботились не абстрактные, а вполне конкретные взрослые: Найн, Харука и… Таэ. Аоба вернулся к своей создательнице.
На этот раз Таэ приняла его без колебаний и уделяла ему куда больше времени, чем приемные родители. В конце концов, Найн и Харука часто бывали в разъездах.
Аоба помогал, чем мог, Найну, Таэ и Харуке, делал все, о чем они просили. Он был единственным ребенком в семье; его любили, о нем заботились и мало что требовали в ответ. У Аобы даже домашнего животного никогда не было. Позже, правда, у него появился Помощник, но Аоба не мог сказать, что забота о нем требовала много времени. У Рена был покладистый характер, согласно программе, а проводить ему время от времени технический осмотр, заряжать и мыть было не так уж сложно. Рена даже кормить не требовалось — передовая техника.
После отъезда Найна и Харуки из страны в жизни Аобы наступила темная полоса. Он мало что помнил о тех временах. Бабушка Таэ была занята своими постоянными исследованиями и уделяла ему не так уж много времени; живший по соседству друг детства, Коджаку, утешавший Аобу после того, как Найн и Харука уехали, тоже исчез вместе со своей семьей.
Аоба остался совсем один. Ну, если не считать Рена.
В свободное время он шатался по улицам Кьюджуминка, откровенно нарываясь на неприятности, провоцируя нападения. К восемнадцати годам Аоба научился неплохо драться; бабушка хмурилась, заметив на его лице новые синяки или порезы.
Куда больше синяков скрывалось под одеждой, но на вопросы Аоба сосредоточенно отмалчивался, и Таэ, вздохнув, возвращалась к работе. Исследования, в которых Аоба ничего не смыслил, действительно имели для нее огромное значение.
В те времена Аоба, должно быть, выглядел как настоящий отморозок; шпана отдыхает. Он расхаживал по городу, сопровождаемый только Реном и музыкой, из наушников бьющей в уши. Музыка отгораживала его от мира. Он был один, совсем один; он мог делать все, что душе угодно. С собой. С миром.
Мог разрушать беспрепятственно, как и говорил Красный; участвовать в виртуальной игре Райм, естественно, в одиночестве, без команды. Зачем ему была нужна команда? Аоба полагал себя достаточно сильным, чтобы не связываться с другими людьми.
Аоба хотел получать удовольствие. Больше его ничего не волновало.
Он дрался в темных подворотнях, используя самые грязные приемы; иногда его сбивали с ног и приставляли к горлу нож. Тогда Аоба велел им отступить. Обычно одного его слова было достаточно: люди подчинялись.
Он мог прекратить любую драку в зародыше, но не желал этого делать. Аобе нравилось бить и чувствовать, как его бьют в ответ; он с усмешкой бросался в бой, безрассудно, ни о чем не задумываясь.
Такой же усмешкой он встречал многочисленные предложения переспать. Девушки сторонились Аобу, по обыкновению злющего, длинноволосого и растрепанного; волосы он не стриг с детства, потому что чувствовал ими так же хорошо, как кожей. Сквозь волосы Аобы проходили нервы. Именно поэтому было так больно, когда в детстве его тянули за волосы; помнится, Коджаку в свое время защитил его… правда, он из-за длинных волос подумал сперва, что Аоба — девочка.
Парни, предлагавшие Аобе переспать, хорошо знали, что он — не девочка. Они хотели секса с ним даже не для того, чтобы удовлетворить собственную похоть; Аоба, успевший прославиться как боец с дурным характером, был желанной добычей. Они не могли подмять его под себя в драке, потому хотели подмять в постели. Проиграй Аоба хоть раз — его бы изнасиловали.
Честно говоря, это Аобу в то время не сильно заботило. Какой-то частью своего сознания он даже стремился к подобному повороту событий. Он представлял, какое унижение испытает, когда очередная не поладившая с ним банда пустит его по кругу, и от этих мыслей испытывал удовольствие. Возможно, они убили бы его. Или нанесли бы ему серьезные повреждения.
Мысли об этом заводили ничуть не меньше, чем драка сама по себе. Аоба полагал это превосходным развлечением.
В те времена единственным ограничителем для него был спокойный голос Помощника. Того, о ком Аобе, вообще-то, полагалось бы заботиться.
Вместо этого Рен заботился о нем. Он не позволял проигрывать, помогал выходить невредимым из самых опасных ситуаций; по большей мере, только благодаря Рену Аоба до сих пор не принял ни одно из предложений переспать. Ему предлагали большие деньги, но дело было даже в этом. Деньги Аобу не волновали.
Он стремился к разрушению, в том числе — саморазрушению. Он был готов добровольно окунуться в грязь с головой, предоставить свое тело для использования другим людям, потому что совершенно не дорожил собой.
Каждый раз его останавливал Рен. Единственный, к чьим словам Аоба в то время прислушивался.
Дальше поцелуев и лапаний дело никогда не заходило; однажды, увлекшись, Аоба перенес прелюдии в виртуальное пространство. На этот раз его партнером стала антропоморфная форма Рена — в Райм Рен становился человеком.
Этот опыт отличался от остальных; кажется, тогда Аоба впервые устыдился. Рену всегда удавалось находить в Аобе зачатки совести, о которых последний уже сам успевал позабыть.
Чуть позже появился еще один человек, которому это удавалось, — Мизуки, лидер команды Риб под названием «Dry Juice». Мизуки был первым после Рена, кому Аоба в то время решился поверить. Он отказался вступить в команду Мизуки, но ему понравилось, что тот ничего от него не требовал. Просто предлагал.
С Мизуки было легко. Аоба и не заметил, когда они начали общаться; в дальнейшем он не раз и не два посещал в компании Мизуки бары или встречался с другом в его собственном баре, «Черная игла».
Мизуки был старше всего на пару лет, но вел себя как настоящий взрослый. Он, как и Рен, заботился об Аобе. Под его влиянием Аоба постепенно понял: драться со всеми подряд, провоцировать драки, нарываясь на них первым — неправильно. Жизнь дана не для того, чтобы ее разрушать. Себя иногда нужно щадить.
Кроме того, с Мизуки было весело.
А потом Аоба серьезно ранил очередного противника в Райм, разрушил его при помощи Scrap; после этого он на несколько дней угодил в больницу с частичной потерей памяти. Бабушка пришла к нему навестить; Аоба не помнил толком, что она там застала, только после этого ее забота об Аобе стала куда тщательнее, чем раньше. Таэ все чаще оставалась дома, позабыв о большей части своих исследований; Аоба пил таблетки, которые она для него изготавливала, и после этого его не тревожили провалы в памяти.
Ему больше не хотелось разрушаться.
Потом в Кьюджуминк вернулся Коджаку. Он не рассказывал, где пропадал все это время, и вообще сделал вид, будто ничего и не случилось. Аоба, хоть и несколько задетый, последовал его примеру; Коджаку продолжил заботиться о нем, как и в детстве, хотя и не столь настойчиво. В конце концов, теперь у Коджаку было больше своих дел. У него появились девушки, да так много, — Аобе и не снилось. Аоба мог сказать, почему.
Коджаку умел заботиться. Это было в нем с рождения; нечто заложенное изначально, не благоприобретенное.
Аоба же с самого рождения только и делал, что требовал заботы о себе. Заботиться о ком-то самому у него не получалось категорически.
Не только Таэ, Рен, Коджаку и Мизуки беспокоились об Аобе. Когда подростковый бунт остался в прошлом, Аоба зажил спокойной жизнью и устроился работать в магазинчик «Хейбон», торговавший разнообразными товарами.
Хозяин магазина, Хага-сан, относился к Аобе с отеческой теплотой. Еще была Йоши-сан, работавшая в службе доставки, к которой Аоба приходил всякий раз, когда требовалось забрать посылку. Йоши, как выяснилось в дальнейшем, дружила с Таэ, бабушкой Аобы, даже учила ее печь торты, а самому Аобе откровенно симпатизировала. Аоба ее побаивался. Ее протяжное «Аоба-чан» вызывало у него смутное неприятие, а от тортов, которыми Йоши его потчевала, нередко становилось нехорошо — слишком жирно и сладко. Тем не менее, отказываться от тортов или заботы Йоши Аоба не торопился. Он уже был в том возрасте, когда можно оценить заботу — и, если не можешь сделать ничего в ответ, то, во всяком случае, быть благодарным.
Когда о тебе заботятся, в чем-то это похоже на безответную любовь, думал Аоба сейчас. Одностороннюю, — если только ты сам не привык ни за кем ухаживать.
А Аоба не привык.
Со времен бурной юности у него осталась пара загадочных знакомых, откликавшихся на клички Вирус и Трип. Аоба полагал, что это не их настоящие имена.
Вирус и Трип были похожи, как близнецы, но это сходство исчезало, стоило присмотреться внимательнее; они были похожи исключительно за счет одинакового имиджа, подобранного специально — в этом Аоба не сомневался.
Вирус и Трип тоже проявляли о нем заботу. С ними всегда можно было поговорить о том, что его волновало, узнать новости подпольного мира Кьюджуминка. Говорил преимущественно Вирус, Трип в основном кивал, посматривая на Аобу, как сытый хищник.
Вирус иногда звонил Аобе, чтобы о чем-либо предупредить.
Аоба не так уж часто вспоминал о своих непонятных знакомых, но они выручали его не раз и не два, тогда как он ничем не мог им ответить, ничего не мог дать взамен.
Он был принимающей стороной. О нем заботились, не наоборот; так все и было — до появления Клиа.
Клиа слишком многого не знал, чтобы его можно было предоставить себе самому.
Обязанность заботиться о ком-то невероятно раздражала; Аоба сжимал зубы, но смирялся. Иногда он даже поднимал руку на Клиа, стоило тому сделать что-нибудь очень глупое, например, встретить его в одном переднике или…
Позже Аоба всегда раскаивался. Это было все равно что ребенка обидеть.
Его больше защищали, чем обижали. Он сам мог обидеть кого угодно — и до сих пор не мог отказаться от своего эгоизма.
Клиа был слишком светлым существом, будто не от мира сего. Клиа не требовал от Аобы ничего взамен, просто хотел быть рядом. Хотел его защищать.
Это была не рабская зависимость, как у Альфа, обязанных исполнять все приказания Тоэ. Это был осознанный выбор. Голос «Хозяина», как поначалу опознал Аобу Клиа, стал первой каплей, поводом, но не причиной для дальнейшей заботы.
Именно так — Клиа заботился об Аобе куда больше, чем тот о нем. В Платиновой тюрьме Клиа даже позволил облить себя кислотой, лишь бы никто не тронул Аобу.
Это было уже слишком.
Стаскивая с Клиа противогаз, Аоба чувствовал себя последней сволочью. О нем всегда кто-нибудь заботился, за него заступались, ради него жертвовали — временем, силой, собой. А он не мог ничего сделать взамен.
Он даже не понимал, что это нужно. Воспринимал все как должное.
«Счастье возможно только благодаря чьей-то жертве», — прочитал Аоба уже после падения Овальной башни, во времена, когда думал, будто потерял Клиа навсегда.
Он не был согласен с этими словами. Они казались ему слишком горькими.
Он до сих пор не знал, кто прислал ему приглашение в Овальную башню.
Не знал, кто был «Похищенной принцессой», которая присылала ему сообщения.
Не знал, чье лицо отразилось на экранах за мгновение до того, как Овальная башня начала рушиться.
Он знал, что Клиа пожертвовал собой, лишь бы его спасти. Не колеблясь, разрушил собственную систему ограничения, контроля, несмотря на то, что после этого активировалось самоуничтожение.
Аоба в свое время стремился к саморазрушению, потому что получал от этого удовольствие. Это не было бы жертвой — просто очередным нелепым действием, совершенным из прихоти.
Клиа не хотел быть уничтоженным.
Но его желание защитить Аобу оказалось сильнее инстинкта самосохранения. Клиа сознательно переступил через этот инстинкт, заложенный в него, как и во всех других роботов серии Альфа, в той же мере, что и в людей.
Клиа принял решение сам — он это умел, в отличие от других роботов на службе от Тоэ, в отличие от многих людей.
В отличие от самого Аобы, возможно. В сравнении с Клиа, на первый взгляд наивным и в чем-то даже нелепым, Аоба чувствовал себя сомневающимся слабаком, зацикленным на собственных проблемах, не видящим ничего дальше своего носа.
Да, ему пришлось непросто. Но кому было легко?
Ему повезло встретить тех, кто заботился о нем. И того, кто был готов не колеблясь ради него умереть.
Сам Аоба не смог бы выжить. Не в одиночку.
Клиа пожертвовал собой ради Аобы, зная, что ничего не получит взамен. И это проявление человечности, высшее проявление, заставило Аобу чувствовать себя неполноценным. Не настоящим человеком.
Он не мог восстановить Клиа. Его познаний в роботехнике было недостаточно.
Он вообще ничего не мог.
В то время Аоба мало говорил и редко ел; в основном он сидел в своей комнате и слушал музыку. Когда-то он слушал ее, потому что музыка помогала отрешиться от всего мира, позволяла услышать «друзей в голове», как в детстве, так, что все остальное теряло значение, окружающее пространство казалось не более чем дурным сном, который вскоре развеется.
Теперь музыка не помогала.
Аоба сидел на кровати, скрестив ноги в позе лотоса, с напряженной, очень прямой спиной, и часами слушал чужие песни, иногда бессмысленно повторяя отдельные слова-обрывки: «Когда дышать тебе тяжко — то ты чересчур высоко; когда тебе тесно стоять, то ты не один у реки. Когда тебе душно, то значит, что скоро весна и не будет так скользко. Ну кто, кто сказал, что тебе будет просто? Но разве ты можешь прожить без мечты?»
Музыка не помогала, как раньше. Легче не становилось.
Единственный раз в жизни Аоба попытался о ком-то позаботиться — и понял, что не может этого сделать. Он не был самостоятелен ни в малейшей степени и не знал, чем должен пожертвовать, чтобы вернуть Клиа.
Все, что было у Аобы, ему не принадлежало. Это было подарено ему другими людьми — даже жизнь.
Впрочем, кое-что свое у Аобы все же оставалось.
Выбор.
Он хотел вернуть Клиа. Он выбрал верить в то, что это возможно, и на помощь ему пришли другие люди, — как всегда.
Бабушка Таэ и ее знакомый исследователь починили Клиа.
Клиа вернулся — и все стало как прежде. Как и раньше, он заботился об Аобе больше, чем Аоба о нем… Но переживать по этому поводу не стоило.
Клиа открыл Аобе глаза на одну простую истину: если для тебя кто-то что-то делает, не обязательно отплачивать этому человеку тем же. У него могут быть совершенно другие потребности. Каждый человек нуждается в чем-то своем. Пожалуй, общая потребность у всех одна: всем нужно, чтобы их принимали и любили. Даже роботам.
Это Аоба Клиа, во всяком случае, дать мог, — свою любовь. Он не считал ее достаточной жертвой, но в другой Клиа не нуждался.
Клиа был особенным.
Когда на улицах города Аоба встретил робота с лицом Клиа, когда увидел растерянность, замершую на этом лице, его посетило неприятное предчувствие.
Дело было не только в том, что не все роботы Тоэ, оказывается, были уничтожены.
Просто, встретив на улице Альфа, Аоба вспомнил…
В последнее время ему нередко снились странные сны.
Аоба не мог точно вспомнить, что видел в них, но просыпался потом в холодном поту; на душе становилось тяжело, и думалось с трудом.
В такие минуты Клиа оказывался рядом, будто по волшебству, прижимал теплую ладонь ко лбу и спрашивал, почему Аобе не спится.
Он уже знал, что такое сон, и не путал его со смертью. Он больше не боялся, что Аоба умрет, как и сам не боялся смерти.
Он, в отличие от Аобы, уже умирал раньше и точно мог сказать, что в смерти нет ничего страшного. Во всяком случае, наиболее драгоценное всегда можно взять с собой; Клиа не говорил, что именно, но Аоба понимал и без того.
Любовь.
Если ты отдаешь свою жизнь за того, кого любишь, — это не просто жертва. Это тоже проявление любви.
Только жертва должна быть добровольной. А для того, чтобы принести добровольную жертву, нужно уметь выбирать.
— Мне снились… страшные вещи, — объяснял Аоба неопределенно в ответ на расспросы Клиа. Он никогда толком не запоминал такие сны, черно-белые, подернутые пеленой обреченности. Вспоминались только отрывки, детали, по отдельности, ничего не значащие; прикосновения, каждое из которых раскрывало на теле новую рану; собственное ожесточение и перекошенное лицо напротив, ничуть не похожее на человеческое, — слишком длинный язык; боль от чужих зубов и когтей; мгновенный треск разрываемых тканей…
А еще вспоминалось равнодушное лицо Клиа. В его глазах, однако, застыла растерянность пополам с болью — и эта боль была страшнее всех кошмаров, которые снились Аобе.
— Куда ночь — туда сон, — обычно Клиа улыбался, и от его взгляда, живого, счастливого, становилось легче.
До следующей ночи.
В конце концов Клиа пришлось оставаться рядом с Аобой на ночь; сон ему, как искусственному изначально интеллекту, не требовался, поэтому Клиа просто сидел рядом. Охранял сон Аобы от нежеланных вторженцев.
Рядом на стуле лежал Рен, погрузившийся в спящий режим, на потолке двигались тени, которых Аоба не видел, но мог представить, а за окном падали звезды, на которые Клиа раньше так любил смотреть.
Иногда Аоба сам оставался на ночь в домике возле свалки, где Клиа раньше жил с «дедушкой»; среди множества хрустальных сверкающих вещиц, ни одна из которых не имела особого смысла, засыпать было легче. Стекло и хрусталь, любовно собираемые Клиа, будто отражали страшные сны, путали их так, что снам не удавалось вернуться к Аобе.
Поначалу Аоба боялся засыпать, но этот страх как раз преодолеть было легче всего: после четвертого раза за ночь Аоба моментально отрубался, и все попытки Клиа разбудить его оказывались бесплодны. К счастью для Аобы и к немалому сожалению Клиа, естественно.
Хотя Клиа уделял физической стороне любви не так уж много внимания. Иногда Аобе казалось, что Клиа так проще «почувствовать», что секс — не самоцель, а способ быть чуть ближе. Это, наверное, было опасно. Страшно так к кому-то привязываться; почти наркотическая зависимость, и не только на физическом уровне.
Но сны пугали Аобу намного больше. Ему казалось, что при другом повороте событий… очень возможно… эти сны могли воплотиться в реальность.
Растерянность на лице Альфа, так похожем на лицо Клиа, заставило Аобу вспомнить свои страшные сны.
— Эй, — сказал он. Альфа обернулся к Аобе, глядя на него недоуменно. — Ты помнишь что-нибудь о себе?
Какое-то время Альфа молчал, потом напряженно сказал:
— У меня больше нет Хозяина.
— Меня зовут Аоба. Хочешь пойти со мной?
Альфа застыл, будто в нерешительности.
Еще бы — ему ведь предстояло принять первое в своей жизни решение, сделать самый первый выбор.
Потом он кивнул.
***
Клиа учился готовить коктейли. Получалось у него поначалу неважно; на вид вполне симпатичные, коктейли были совершенно безвкусными. Или с таким вкусом, что лучше бы и вовсе его не имели.
Не сказать, будто у Клиа полностью отсутствовали вкусовые рецепторы. Он, как и все его роботы его серии, был создан для того, чтобы подражать людям, и делал это вполне успешно. В каком-то смысле он был даже больше человеком, чем все, кого знал Аоба.
Но это пока речь не заходила о еде.
Клиа мог есть и нахваливать что угодно, от стряпни Таэ до экзотических фруктов, от которых отчетливо несло помойкой. Эти фрукты Таэ и Аобе как-то принесла Йоши, недавно вернувшаяся из Таиланда. Она говорила, как фрукты называются, но Аоба и Таэ не запомнили.
Прежде, чем они решили, что делать с фруктами, выкинуть от греха подальше или все же решиться попробовать, Клиа успел умять добрую половину. Выглядел он при этом до того счастливым, что даже Таэ ввел в заблуждение. Съев по кусочку, Таэ и Аоба принялись плеваться: счастливый вид Клиа качества потребляемой им пищи, как выяснилось, отнюдь не гарантировал.
А соблазнительный вид коктейлей, которые он взялся готовить, не гарантировал, что коктейли можно будет пить.
Впрочем, Альфа все и так устраивало. Он смотрел Клиа в рот с тех самых пор, как Аоба привел его домой.
Аоба ожидал, что Клиа будет ревновать. Что закатит сцену со словами вроде: «Аобе нравится моя внешность, а не я сам».
Но Клиа, похоже, подобных сомнений не испытывал. Он точно знал, чем отличается от других роботов серии Альфа — не только двумя родинками на подбородке.
Поэтому никаких комплексов у Клиа не возникло. Наоборот, он охотно возился с Альфа, неопытным в новом для него мире. Нужно сказать, роль няньки получалась у Клиа куда лучше, чем получилась бы у Аобы.
— Теперь вишенку, — объяснил Клиа, добавив последний элемент. — Все, готово.
— Красиво, — задумчиво сказал Альфа. Это слово для него все еще было в новинку. — Братик готовит вкусные коктейли.
Он так и называл Клиа — «братик».
— Аоба, — Клиа перевел взгляд на Аобу, — мы не можем называть его, как нашу серию. Он уже не такой. У него должно быть имя.
— И почему мне кажется, что мы выбираем имя для ребенка, — пробормотал Аоба себе под нос.
Он совершенно забыл об остром слухе Клиа.
А тот уже расплылся в улыбке:
— Так у нас с тобой теперь есть общие дети? Я точно обязан стать идеальной женой для Аобы!
— Только не это, — Аоба активно замахал руками.
— Черри, — задумчиво сказал Альфа. Аоба и Клиа посмотрели на него с удивлением.
— «Вишенка»? — недоверчиво уточнил Аоба. — Что ты имеешь в виду?
— Я — Черри, — сказал свежепоименованный робот.
Аоба подумал, что нужно будет узнать у Коджаку насчет красной краски для волос; он не хотел путать Черри и Клиа, хотя уже знал, что вряд ли спутает. Но подстраховаться не повредило бы.
— Он — такой же, как я, — добавил Клиа с улыбкой, — он сам выбрал себе имя.
Аоба перевел взгляд с Клиа на Черри — и решил, что для него пока не все потеряно.
В конце концов, у него еще достаточно времени, чтобы проявить свою заботу о других.
Автор: Laora
Бета: Red Fir
Размер: миди, 4003 слова
Канон: DRAMAtical Murder
Пейринги/персонажи:
Клиа/
Серагаки Аоба, 
Альфа, 
упоминаются другие
Категория: слэш
Жанр: повседневность, character study
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Аоба встречает в городе уцелевшего Альфу
Примечание/Предупреждения: постканон; действие происходит после хорошей концовки Клиа; в тексте использован вольный перевод строк из песни группы «Океан Ельзи»
читать дальше
Аоба встретил его в городе. Поначалу, увидев знакомое лицо, он устремился к его обладателю с приветствием… но остановился на полпути.
У Клиа на подбородке были две родинки. Именно они отличали его от других, доказывали, что он — особенный, обладает собственной личностью.
У этого родинок не было.
Вроде бы же их всех уничтожили? После того, как власть Тоэ сошла на нет, на Мидориджиме не осталось ни одного робота из серии Альфа. Клиа был последним… но он изначально считался бракованным. Запчасти от Альфа пригодились для его восстановления, в которым непосредственным образом поучаствовала Таэ, бабушка Аобы. Ей и ее друзьям-исследователям, которых Аоба, оказывается, никогда не знал толком, было под силу совершить невозможное. Создала же Таэ когда-то и самого Аобу, и Сэя, вырастила в пробирке… Вот и душу Клиа сумела вернуть. Аоба верил, что у Клиа есть душа, хотя, при помощи своей силы Scrap проникнув в его сознание, увидел там только шестеренки и стекла, которые не следовало трогать. Просто дождаться, когда они треснут сами… Когда в Клиа что-то изменится.
Клиа никогда не нуждался в чужих подсказках. Это было его особенностью в большей мере, чем две родинки; это делало его человеком вернее, чем многих людей по праву рождения.
Клиа признали «бракованным», потому что он не реагировал на Тоэ как на своего хозяина. Клиа решил, что его хозяин — Аоба, только вел себя с Аобой не как с хозяином. Сначала Аоба чувствовал себя добровольной нянькой и жутко раздражался.
Он не привык о ком-то заботиться. Сколько Аоба себя помнил, он только требовал чужой заботы, и на то были свои причины.
В отличие от своего брата-близнеца, Аоба родился мертвым. Таэ, к моменту его появления успевшая разочароваться в исследованиях, взяла мертворожденного младенца на руки и ушла из института, покинув проект. Она намеревалась по-человечески похоронить Аобу, но по пути он открыл глаза и заплакал.
Оставь Таэ Аобу в институте, скорее всего, его успели бы уже выбросить на свалку, как ненужную вещь.
Таэ не выбросила Аобу. Всего лишь оставила в приюте. Сама заботиться о нем она не могла: ее ждали новые исследования. От них Таэ никогда бы не отказалась; она не обзавелась семьей не потому, что не умела ни о ком заботиться, а потому, что ставила карьеру превыше личной жизни.
Впрочем, со временем Таэ удочерила свою далекую родственницу, девочку по имени Харука. Родители Харуки оставили ее; у них ей жилось несладко. Родители Харуки постоянно ссорились, избивали девочку; у нее были проблемы со здоровьем.
Таэ не могла бросить Харуку на произвол судьбы. Денег, в конце концов, она зарабатывала более чем достаточно, а ухаживать за кем-то зазорным не считала.
Таэ вырастила Харуку, как собственную дочь. Растить Аобу, при взгляде на которого хотелось кусать губы от стыда, Таэ не собиралась.
С детства брошенный своей непрямой «матерью», создательницей, предоставленный собственной судьбе, Аоба не особенно стремился общаться со сверстниками и взрослыми. Последние заботились о нем, как могли, но Аобу они не очень интересовали.
В детстве он слышал голоса.
Мысленно Аоба называл их «Красный» и «Синий», а еще — «друзьями в своей голове». Эти голоса заботились о нем, как могли, высказывали свои представления о жизни; все бы хорошо, да только представления у них в корне отличались, а за их словами Аоба не слышал, что говорят другие люди.
Он был слишком поглощен своими внутренними в прямом смысле слова проблемами, чтобы отвлекаться на окружающий мир и, если не заботиться о ком-то самому, то хотя бы ценить заботу о себе. Люди вокруг были для Аобы скорее источником непреходящего раздражения. Они любили, но не его, уделяли внимание, но не ему; других детей иногда забирали из приюта, но Аоба знал, что с ним, малообщительным и замкнутым, такого никогда не произойдет.
Понемногу он начинал верить Красному, который утверждал: «Не говори ни с кем. Другие люди, они все… просто враги. Мы не знаем, что они могут с нами сделать. Поэтому лучше разрушить их до того, как они что-то сделают».
Но Синий продолжал возражать, и у него хватало сил, чтобы противостоять Красному, поэтому Аобу буквально на части разрывало.
Он не мог даже разобраться с тем, чтобы решать за себя. Забота о ком-то означала способность решать за кого-то. А как можно о ком-то позаботиться, если даже с собой справиться не можешь?
После того, как Аоба встретил своего будущего приемного отца, Найна, на пляже у церкви, а вместе с ним — его любимую, Харуку, он перестал слышать голоса. Теперь о нем заботились не абстрактные, а вполне конкретные взрослые: Найн, Харука и… Таэ. Аоба вернулся к своей создательнице.
На этот раз Таэ приняла его без колебаний и уделяла ему куда больше времени, чем приемные родители. В конце концов, Найн и Харука часто бывали в разъездах.
Аоба помогал, чем мог, Найну, Таэ и Харуке, делал все, о чем они просили. Он был единственным ребенком в семье; его любили, о нем заботились и мало что требовали в ответ. У Аобы даже домашнего животного никогда не было. Позже, правда, у него появился Помощник, но Аоба не мог сказать, что забота о нем требовала много времени. У Рена был покладистый характер, согласно программе, а проводить ему время от времени технический осмотр, заряжать и мыть было не так уж сложно. Рена даже кормить не требовалось — передовая техника.
После отъезда Найна и Харуки из страны в жизни Аобы наступила темная полоса. Он мало что помнил о тех временах. Бабушка Таэ была занята своими постоянными исследованиями и уделяла ему не так уж много времени; живший по соседству друг детства, Коджаку, утешавший Аобу после того, как Найн и Харука уехали, тоже исчез вместе со своей семьей.
Аоба остался совсем один. Ну, если не считать Рена.
В свободное время он шатался по улицам Кьюджуминка, откровенно нарываясь на неприятности, провоцируя нападения. К восемнадцати годам Аоба научился неплохо драться; бабушка хмурилась, заметив на его лице новые синяки или порезы.
Куда больше синяков скрывалось под одеждой, но на вопросы Аоба сосредоточенно отмалчивался, и Таэ, вздохнув, возвращалась к работе. Исследования, в которых Аоба ничего не смыслил, действительно имели для нее огромное значение.
В те времена Аоба, должно быть, выглядел как настоящий отморозок; шпана отдыхает. Он расхаживал по городу, сопровождаемый только Реном и музыкой, из наушников бьющей в уши. Музыка отгораживала его от мира. Он был один, совсем один; он мог делать все, что душе угодно. С собой. С миром.
Мог разрушать беспрепятственно, как и говорил Красный; участвовать в виртуальной игре Райм, естественно, в одиночестве, без команды. Зачем ему была нужна команда? Аоба полагал себя достаточно сильным, чтобы не связываться с другими людьми.
Аоба хотел получать удовольствие. Больше его ничего не волновало.
Он дрался в темных подворотнях, используя самые грязные приемы; иногда его сбивали с ног и приставляли к горлу нож. Тогда Аоба велел им отступить. Обычно одного его слова было достаточно: люди подчинялись.
Он мог прекратить любую драку в зародыше, но не желал этого делать. Аобе нравилось бить и чувствовать, как его бьют в ответ; он с усмешкой бросался в бой, безрассудно, ни о чем не задумываясь.
Такой же усмешкой он встречал многочисленные предложения переспать. Девушки сторонились Аобу, по обыкновению злющего, длинноволосого и растрепанного; волосы он не стриг с детства, потому что чувствовал ими так же хорошо, как кожей. Сквозь волосы Аобы проходили нервы. Именно поэтому было так больно, когда в детстве его тянули за волосы; помнится, Коджаку в свое время защитил его… правда, он из-за длинных волос подумал сперва, что Аоба — девочка.
Парни, предлагавшие Аобе переспать, хорошо знали, что он — не девочка. Они хотели секса с ним даже не для того, чтобы удовлетворить собственную похоть; Аоба, успевший прославиться как боец с дурным характером, был желанной добычей. Они не могли подмять его под себя в драке, потому хотели подмять в постели. Проиграй Аоба хоть раз — его бы изнасиловали.
Честно говоря, это Аобу в то время не сильно заботило. Какой-то частью своего сознания он даже стремился к подобному повороту событий. Он представлял, какое унижение испытает, когда очередная не поладившая с ним банда пустит его по кругу, и от этих мыслей испытывал удовольствие. Возможно, они убили бы его. Или нанесли бы ему серьезные повреждения.
Мысли об этом заводили ничуть не меньше, чем драка сама по себе. Аоба полагал это превосходным развлечением.
В те времена единственным ограничителем для него был спокойный голос Помощника. Того, о ком Аобе, вообще-то, полагалось бы заботиться.
Вместо этого Рен заботился о нем. Он не позволял проигрывать, помогал выходить невредимым из самых опасных ситуаций; по большей мере, только благодаря Рену Аоба до сих пор не принял ни одно из предложений переспать. Ему предлагали большие деньги, но дело было даже в этом. Деньги Аобу не волновали.
Он стремился к разрушению, в том числе — саморазрушению. Он был готов добровольно окунуться в грязь с головой, предоставить свое тело для использования другим людям, потому что совершенно не дорожил собой.
Каждый раз его останавливал Рен. Единственный, к чьим словам Аоба в то время прислушивался.
Дальше поцелуев и лапаний дело никогда не заходило; однажды, увлекшись, Аоба перенес прелюдии в виртуальное пространство. На этот раз его партнером стала антропоморфная форма Рена — в Райм Рен становился человеком.
Этот опыт отличался от остальных; кажется, тогда Аоба впервые устыдился. Рену всегда удавалось находить в Аобе зачатки совести, о которых последний уже сам успевал позабыть.
Чуть позже появился еще один человек, которому это удавалось, — Мизуки, лидер команды Риб под названием «Dry Juice». Мизуки был первым после Рена, кому Аоба в то время решился поверить. Он отказался вступить в команду Мизуки, но ему понравилось, что тот ничего от него не требовал. Просто предлагал.
С Мизуки было легко. Аоба и не заметил, когда они начали общаться; в дальнейшем он не раз и не два посещал в компании Мизуки бары или встречался с другом в его собственном баре, «Черная игла».
Мизуки был старше всего на пару лет, но вел себя как настоящий взрослый. Он, как и Рен, заботился об Аобе. Под его влиянием Аоба постепенно понял: драться со всеми подряд, провоцировать драки, нарываясь на них первым — неправильно. Жизнь дана не для того, чтобы ее разрушать. Себя иногда нужно щадить.
Кроме того, с Мизуки было весело.
А потом Аоба серьезно ранил очередного противника в Райм, разрушил его при помощи Scrap; после этого он на несколько дней угодил в больницу с частичной потерей памяти. Бабушка пришла к нему навестить; Аоба не помнил толком, что она там застала, только после этого ее забота об Аобе стала куда тщательнее, чем раньше. Таэ все чаще оставалась дома, позабыв о большей части своих исследований; Аоба пил таблетки, которые она для него изготавливала, и после этого его не тревожили провалы в памяти.
Ему больше не хотелось разрушаться.
Потом в Кьюджуминк вернулся Коджаку. Он не рассказывал, где пропадал все это время, и вообще сделал вид, будто ничего и не случилось. Аоба, хоть и несколько задетый, последовал его примеру; Коджаку продолжил заботиться о нем, как и в детстве, хотя и не столь настойчиво. В конце концов, теперь у Коджаку было больше своих дел. У него появились девушки, да так много, — Аобе и не снилось. Аоба мог сказать, почему.
Коджаку умел заботиться. Это было в нем с рождения; нечто заложенное изначально, не благоприобретенное.
Аоба же с самого рождения только и делал, что требовал заботы о себе. Заботиться о ком-то самому у него не получалось категорически.
Не только Таэ, Рен, Коджаку и Мизуки беспокоились об Аобе. Когда подростковый бунт остался в прошлом, Аоба зажил спокойной жизнью и устроился работать в магазинчик «Хейбон», торговавший разнообразными товарами.
Хозяин магазина, Хага-сан, относился к Аобе с отеческой теплотой. Еще была Йоши-сан, работавшая в службе доставки, к которой Аоба приходил всякий раз, когда требовалось забрать посылку. Йоши, как выяснилось в дальнейшем, дружила с Таэ, бабушкой Аобы, даже учила ее печь торты, а самому Аобе откровенно симпатизировала. Аоба ее побаивался. Ее протяжное «Аоба-чан» вызывало у него смутное неприятие, а от тортов, которыми Йоши его потчевала, нередко становилось нехорошо — слишком жирно и сладко. Тем не менее, отказываться от тортов или заботы Йоши Аоба не торопился. Он уже был в том возрасте, когда можно оценить заботу — и, если не можешь сделать ничего в ответ, то, во всяком случае, быть благодарным.
Когда о тебе заботятся, в чем-то это похоже на безответную любовь, думал Аоба сейчас. Одностороннюю, — если только ты сам не привык ни за кем ухаживать.
А Аоба не привык.
Со времен бурной юности у него осталась пара загадочных знакомых, откликавшихся на клички Вирус и Трип. Аоба полагал, что это не их настоящие имена.
Вирус и Трип были похожи, как близнецы, но это сходство исчезало, стоило присмотреться внимательнее; они были похожи исключительно за счет одинакового имиджа, подобранного специально — в этом Аоба не сомневался.
Вирус и Трип тоже проявляли о нем заботу. С ними всегда можно было поговорить о том, что его волновало, узнать новости подпольного мира Кьюджуминка. Говорил преимущественно Вирус, Трип в основном кивал, посматривая на Аобу, как сытый хищник.
Вирус иногда звонил Аобе, чтобы о чем-либо предупредить.
Аоба не так уж часто вспоминал о своих непонятных знакомых, но они выручали его не раз и не два, тогда как он ничем не мог им ответить, ничего не мог дать взамен.
Он был принимающей стороной. О нем заботились, не наоборот; так все и было — до появления Клиа.
Клиа слишком многого не знал, чтобы его можно было предоставить себе самому.
Обязанность заботиться о ком-то невероятно раздражала; Аоба сжимал зубы, но смирялся. Иногда он даже поднимал руку на Клиа, стоило тому сделать что-нибудь очень глупое, например, встретить его в одном переднике или…
Позже Аоба всегда раскаивался. Это было все равно что ребенка обидеть.
Его больше защищали, чем обижали. Он сам мог обидеть кого угодно — и до сих пор не мог отказаться от своего эгоизма.
Клиа был слишком светлым существом, будто не от мира сего. Клиа не требовал от Аобы ничего взамен, просто хотел быть рядом. Хотел его защищать.
Это была не рабская зависимость, как у Альфа, обязанных исполнять все приказания Тоэ. Это был осознанный выбор. Голос «Хозяина», как поначалу опознал Аобу Клиа, стал первой каплей, поводом, но не причиной для дальнейшей заботы.
Именно так — Клиа заботился об Аобе куда больше, чем тот о нем. В Платиновой тюрьме Клиа даже позволил облить себя кислотой, лишь бы никто не тронул Аобу.
Это было уже слишком.
Стаскивая с Клиа противогаз, Аоба чувствовал себя последней сволочью. О нем всегда кто-нибудь заботился, за него заступались, ради него жертвовали — временем, силой, собой. А он не мог ничего сделать взамен.
Он даже не понимал, что это нужно. Воспринимал все как должное.
«Счастье возможно только благодаря чьей-то жертве», — прочитал Аоба уже после падения Овальной башни, во времена, когда думал, будто потерял Клиа навсегда.
Он не был согласен с этими словами. Они казались ему слишком горькими.
Он до сих пор не знал, кто прислал ему приглашение в Овальную башню.
Не знал, кто был «Похищенной принцессой», которая присылала ему сообщения.
Не знал, чье лицо отразилось на экранах за мгновение до того, как Овальная башня начала рушиться.
Он знал, что Клиа пожертвовал собой, лишь бы его спасти. Не колеблясь, разрушил собственную систему ограничения, контроля, несмотря на то, что после этого активировалось самоуничтожение.
Аоба в свое время стремился к саморазрушению, потому что получал от этого удовольствие. Это не было бы жертвой — просто очередным нелепым действием, совершенным из прихоти.
Клиа не хотел быть уничтоженным.
Но его желание защитить Аобу оказалось сильнее инстинкта самосохранения. Клиа сознательно переступил через этот инстинкт, заложенный в него, как и во всех других роботов серии Альфа, в той же мере, что и в людей.
Клиа принял решение сам — он это умел, в отличие от других роботов на службе от Тоэ, в отличие от многих людей.
В отличие от самого Аобы, возможно. В сравнении с Клиа, на первый взгляд наивным и в чем-то даже нелепым, Аоба чувствовал себя сомневающимся слабаком, зацикленным на собственных проблемах, не видящим ничего дальше своего носа.
Да, ему пришлось непросто. Но кому было легко?
Ему повезло встретить тех, кто заботился о нем. И того, кто был готов не колеблясь ради него умереть.
Сам Аоба не смог бы выжить. Не в одиночку.
Клиа пожертвовал собой ради Аобы, зная, что ничего не получит взамен. И это проявление человечности, высшее проявление, заставило Аобу чувствовать себя неполноценным. Не настоящим человеком.
Он не мог восстановить Клиа. Его познаний в роботехнике было недостаточно.
Он вообще ничего не мог.
В то время Аоба мало говорил и редко ел; в основном он сидел в своей комнате и слушал музыку. Когда-то он слушал ее, потому что музыка помогала отрешиться от всего мира, позволяла услышать «друзей в голове», как в детстве, так, что все остальное теряло значение, окружающее пространство казалось не более чем дурным сном, который вскоре развеется.
Теперь музыка не помогала.
Аоба сидел на кровати, скрестив ноги в позе лотоса, с напряженной, очень прямой спиной, и часами слушал чужие песни, иногда бессмысленно повторяя отдельные слова-обрывки: «Когда дышать тебе тяжко — то ты чересчур высоко; когда тебе тесно стоять, то ты не один у реки. Когда тебе душно, то значит, что скоро весна и не будет так скользко. Ну кто, кто сказал, что тебе будет просто? Но разве ты можешь прожить без мечты?»
Музыка не помогала, как раньше. Легче не становилось.
Единственный раз в жизни Аоба попытался о ком-то позаботиться — и понял, что не может этого сделать. Он не был самостоятелен ни в малейшей степени и не знал, чем должен пожертвовать, чтобы вернуть Клиа.
Все, что было у Аобы, ему не принадлежало. Это было подарено ему другими людьми — даже жизнь.
Впрочем, кое-что свое у Аобы все же оставалось.
Выбор.
Он хотел вернуть Клиа. Он выбрал верить в то, что это возможно, и на помощь ему пришли другие люди, — как всегда.
Бабушка Таэ и ее знакомый исследователь починили Клиа.
Клиа вернулся — и все стало как прежде. Как и раньше, он заботился об Аобе больше, чем Аоба о нем… Но переживать по этому поводу не стоило.
Клиа открыл Аобе глаза на одну простую истину: если для тебя кто-то что-то делает, не обязательно отплачивать этому человеку тем же. У него могут быть совершенно другие потребности. Каждый человек нуждается в чем-то своем. Пожалуй, общая потребность у всех одна: всем нужно, чтобы их принимали и любили. Даже роботам.
Это Аоба Клиа, во всяком случае, дать мог, — свою любовь. Он не считал ее достаточной жертвой, но в другой Клиа не нуждался.
Клиа был особенным.
Когда на улицах города Аоба встретил робота с лицом Клиа, когда увидел растерянность, замершую на этом лице, его посетило неприятное предчувствие.
Дело было не только в том, что не все роботы Тоэ, оказывается, были уничтожены.
Просто, встретив на улице Альфа, Аоба вспомнил…
В последнее время ему нередко снились странные сны.
Аоба не мог точно вспомнить, что видел в них, но просыпался потом в холодном поту; на душе становилось тяжело, и думалось с трудом.
В такие минуты Клиа оказывался рядом, будто по волшебству, прижимал теплую ладонь ко лбу и спрашивал, почему Аобе не спится.
Он уже знал, что такое сон, и не путал его со смертью. Он больше не боялся, что Аоба умрет, как и сам не боялся смерти.
Он, в отличие от Аобы, уже умирал раньше и точно мог сказать, что в смерти нет ничего страшного. Во всяком случае, наиболее драгоценное всегда можно взять с собой; Клиа не говорил, что именно, но Аоба понимал и без того.
Любовь.
Если ты отдаешь свою жизнь за того, кого любишь, — это не просто жертва. Это тоже проявление любви.
Только жертва должна быть добровольной. А для того, чтобы принести добровольную жертву, нужно уметь выбирать.
— Мне снились… страшные вещи, — объяснял Аоба неопределенно в ответ на расспросы Клиа. Он никогда толком не запоминал такие сны, черно-белые, подернутые пеленой обреченности. Вспоминались только отрывки, детали, по отдельности, ничего не значащие; прикосновения, каждое из которых раскрывало на теле новую рану; собственное ожесточение и перекошенное лицо напротив, ничуть не похожее на человеческое, — слишком длинный язык; боль от чужих зубов и когтей; мгновенный треск разрываемых тканей…
А еще вспоминалось равнодушное лицо Клиа. В его глазах, однако, застыла растерянность пополам с болью — и эта боль была страшнее всех кошмаров, которые снились Аобе.
— Куда ночь — туда сон, — обычно Клиа улыбался, и от его взгляда, живого, счастливого, становилось легче.
До следующей ночи.
В конце концов Клиа пришлось оставаться рядом с Аобой на ночь; сон ему, как искусственному изначально интеллекту, не требовался, поэтому Клиа просто сидел рядом. Охранял сон Аобы от нежеланных вторженцев.
Рядом на стуле лежал Рен, погрузившийся в спящий режим, на потолке двигались тени, которых Аоба не видел, но мог представить, а за окном падали звезды, на которые Клиа раньше так любил смотреть.
Иногда Аоба сам оставался на ночь в домике возле свалки, где Клиа раньше жил с «дедушкой»; среди множества хрустальных сверкающих вещиц, ни одна из которых не имела особого смысла, засыпать было легче. Стекло и хрусталь, любовно собираемые Клиа, будто отражали страшные сны, путали их так, что снам не удавалось вернуться к Аобе.
Поначалу Аоба боялся засыпать, но этот страх как раз преодолеть было легче всего: после четвертого раза за ночь Аоба моментально отрубался, и все попытки Клиа разбудить его оказывались бесплодны. К счастью для Аобы и к немалому сожалению Клиа, естественно.
Хотя Клиа уделял физической стороне любви не так уж много внимания. Иногда Аобе казалось, что Клиа так проще «почувствовать», что секс — не самоцель, а способ быть чуть ближе. Это, наверное, было опасно. Страшно так к кому-то привязываться; почти наркотическая зависимость, и не только на физическом уровне.
Но сны пугали Аобу намного больше. Ему казалось, что при другом повороте событий… очень возможно… эти сны могли воплотиться в реальность.
Растерянность на лице Альфа, так похожем на лицо Клиа, заставило Аобу вспомнить свои страшные сны.
— Эй, — сказал он. Альфа обернулся к Аобе, глядя на него недоуменно. — Ты помнишь что-нибудь о себе?
Какое-то время Альфа молчал, потом напряженно сказал:
— У меня больше нет Хозяина.
— Меня зовут Аоба. Хочешь пойти со мной?
Альфа застыл, будто в нерешительности.
Еще бы — ему ведь предстояло принять первое в своей жизни решение, сделать самый первый выбор.
Потом он кивнул.
***
Клиа учился готовить коктейли. Получалось у него поначалу неважно; на вид вполне симпатичные, коктейли были совершенно безвкусными. Или с таким вкусом, что лучше бы и вовсе его не имели.
Не сказать, будто у Клиа полностью отсутствовали вкусовые рецепторы. Он, как и все его роботы его серии, был создан для того, чтобы подражать людям, и делал это вполне успешно. В каком-то смысле он был даже больше человеком, чем все, кого знал Аоба.
Но это пока речь не заходила о еде.
Клиа мог есть и нахваливать что угодно, от стряпни Таэ до экзотических фруктов, от которых отчетливо несло помойкой. Эти фрукты Таэ и Аобе как-то принесла Йоши, недавно вернувшаяся из Таиланда. Она говорила, как фрукты называются, но Аоба и Таэ не запомнили.
Прежде, чем они решили, что делать с фруктами, выкинуть от греха подальше или все же решиться попробовать, Клиа успел умять добрую половину. Выглядел он при этом до того счастливым, что даже Таэ ввел в заблуждение. Съев по кусочку, Таэ и Аоба принялись плеваться: счастливый вид Клиа качества потребляемой им пищи, как выяснилось, отнюдь не гарантировал.
А соблазнительный вид коктейлей, которые он взялся готовить, не гарантировал, что коктейли можно будет пить.
Впрочем, Альфа все и так устраивало. Он смотрел Клиа в рот с тех самых пор, как Аоба привел его домой.
Аоба ожидал, что Клиа будет ревновать. Что закатит сцену со словами вроде: «Аобе нравится моя внешность, а не я сам».
Но Клиа, похоже, подобных сомнений не испытывал. Он точно знал, чем отличается от других роботов серии Альфа — не только двумя родинками на подбородке.
Поэтому никаких комплексов у Клиа не возникло. Наоборот, он охотно возился с Альфа, неопытным в новом для него мире. Нужно сказать, роль няньки получалась у Клиа куда лучше, чем получилась бы у Аобы.
— Теперь вишенку, — объяснил Клиа, добавив последний элемент. — Все, готово.
— Красиво, — задумчиво сказал Альфа. Это слово для него все еще было в новинку. — Братик готовит вкусные коктейли.
Он так и называл Клиа — «братик».
— Аоба, — Клиа перевел взгляд на Аобу, — мы не можем называть его, как нашу серию. Он уже не такой. У него должно быть имя.
— И почему мне кажется, что мы выбираем имя для ребенка, — пробормотал Аоба себе под нос.
Он совершенно забыл об остром слухе Клиа.
А тот уже расплылся в улыбке:
— Так у нас с тобой теперь есть общие дети? Я точно обязан стать идеальной женой для Аобы!
— Только не это, — Аоба активно замахал руками.
— Черри, — задумчиво сказал Альфа. Аоба и Клиа посмотрели на него с удивлением.
— «Вишенка»? — недоверчиво уточнил Аоба. — Что ты имеешь в виду?
— Я — Черри, — сказал свежепоименованный робот.
Аоба подумал, что нужно будет узнать у Коджаку насчет красной краски для волос; он не хотел путать Черри и Клиа, хотя уже знал, что вряд ли спутает. Но подстраховаться не повредило бы.
— Он — такой же, как я, — добавил Клиа с улыбкой, — он сам выбрал себе имя.
Аоба перевел взгляд с Клиа на Черри — и решил, что для него пока не все потеряно.
В конце концов, у него еще достаточно времени, чтобы проявить свою заботу о других.
@темы: DRAMAtical Murder, G – PG-13, фанфикшн